Переплыли, пережили зиму, отмахнулись лопатами от белых мух, затоптали галошами санный путь, вырвались посмотреться в ледяное зеркало, не сдержались, разбили, прошли насквозь, зачерпнули со дна, подняли муть, отдали воздух, смотали верёвки, сбросили тяжесть, хлебнули горячего – и смотрим вот в небо, на часы, снова в небо. Равноденствие сдвинулось на очередные двадцать минут, шагнуло неловко навстречу, снова эта весна врасплох, опять не готовы.
По весне вода снова течёт, не стоит колом, торосом, сосулькой. По весне рыба расправляет крыло, строится в косяк, тянется к питанию. Большой город наловчился перескакивать весну на быстрой перемотке: вчера ещё льдистые ухабы, сегодня сияющая слякоть, а назавтра покрасят ограды и фонарные цоколи по въевшейся пыли, раскатают одноразовый газон и упрячут тулупы в сундуки, пересыпав махоркой. Дайверу нечего делать здесь, его сезоны не переключаются приказом по гарнизону о переходе на летние формы, его сердце в горах, а горы эти глубоко, с поверхности не видать. Скользнёт поверху крахмально-белая посудина, нарисует кружевной след, пронзит вооружённым взглядом толщу вод, а там в ответ согласно шевельнётся левиафан, поведёт серым боком, укажет хвостом на созвездие рыб. Да, теперь точно весна. И выпустит из-под моря солнце в подарочной упаковке. Оно покажет расплавленный край и замрёт. Всходить ли? Или пусть ещё посомневаются, повспоминают своих прегрешений, попущенных бессчётными тёмными днями?
Смелые бросаются грести наперерез, полумер недостаточно, только полный свет, и с каждым выдохом видно чуть лучше, чуть желтее, вот уже и глаз режет, и жжёт лицо, печёт и жарит, но можно ли остановиться, когда вот он, грааль, только протяни руку, только добеги и схвати.
Зимний сон не отпускает, втягивает в невозможное продолжение, и чего только не примерещится перед побудкой. Сошёл с галеры размяться, встал на твёрдом берегу, а тут перемена эпох. Весло сохнет на сквозняке, рассветная гладь Япетуса натянута на плоскую, насколько хватает глаз, землю: или какая это планета?